Санкт-Петербургский Государственный университет

Медицинский факультет

Реферат по курсу «История медицины» на тему

«В.М. Бехтерев – выдающийся невропатолог и общественный деятель»

студент 1 курса 104 гр. М.М. Шатиль

Содержание

Введение

Научная деятельность

Психоневрологический институт

Тяжелые годы в России

В отношении воспитания

Общественная деятельность

Заключение

Список литературы

Введение

Данный реферат посвящен знаменитому невропатологу и психиатру Владимиру Михайловичу Бехтереву. В своей работе я хотел бы затронуть его научную и общественную деятельность. Его отношение ко многим проблемам общества того времени, как например алкоголизм, которые актуальны и сейчас. Для начала рассмотрим  главные события его жизни, а затем поэтапно рассмотрим все в подробностях.

Владимир Михайлович Бехтерев (20 января 1857, Сорали — 24 декабря 1927, Москва) — выдающийся русский медик-психиатр, невропатолог, физиолог, психолог, академик, основоположник рефлексологии и таких направлений как патопсихология в России. Специалист в таких областях как морфология, гистология, анатомия и физиология мозга. Так же является, создателем оригинальной научной школы, организатором и руководителем многих учебных и научных центров. Бехтерев автор более 600 работ и насчитывается около 350 докладов, опубликованных на русском языке. В.М.Бехтерев оставил яркий след в истории отечественной психологии.

Бехтерев занимался исследованием большим рядом психиатрических, неврологических, физиологических, морфологических и психологических проблем. В своём подходе он всегда ориентировался на комплексное изучение проблем мозга и человека.

В 1893 г. возглавил кафедру нервных и душевных болезней Медико-хирургической академии.

Создал в Петербурге Общество психоневрологов и Общество нормальной и экспериментальной психологии и научной организации труда. Был редактором таких журналов как: «Обозрение психиатрии, неврологии и экспериментальной психологии», «Изучение и воспитание личности», «Вопросы изучения труда» и другие.

После завершения работы «Основы учения о функциях мозга» Бехтерева начало привлекать различные проблемы психологии. Он считал, что психическая деятельность возникает в результате работы мозга и надо опираться главным образом на достижения физиологии, и, прежде всего, на учение о условных рефлексах. В 1907—1910 годах Бехтерев опубликовал три тома книги «Объективная психология».

Бехтерев в 1918 году обратился в Совнарком с ходатайством для создания Института по изучению мозга и психической деятельности. После чего институт был открыт, и его директором до самой смерти являлся сам Бехтерев. В 1927 ему было присвоено звание заслуженного деятеля науки.

Более 20-ти лет изучал вопросы поведения и воспитания ребенка. Разработал объективные методы для изучения нервно-психического развития  у детей.

Многократно критиковал психоанализ. Но вместе с тем способствовал проведению теоретических, экспериментальных и психотерапевтических работ по психоанализу, которые осуществлялись в возглавляемом им Институте по изучению мозга и психической деятельности.

Кроме того, Бехтерев разрабатывал и исследовал связь между нервными и психическими болезнями, психопатии и маниакально-депрессивный психоз, клинику и патогенез галлюцинаций, описал ряд форм навязчивых состояний, различные проявления психического автоматизма. Для лечения нервно-психических болезней ввел сочетательно-рефлекторную терапию неврозов и алкоголизма, психотерапию методом отвлечения, коллективную психотерапию. 

Умер он в 24 декабря 1927 года в Москве, через несколько часов после того, как отравился консервами. Также существует версия, что смерть Бехтерева связана с поставленным им диагнозом Сталину. Но прямых доказательств, что оба события связаны друг с другом, нет.

Научная деятельность

Уже в детстве у Бехтерева раз­вилась страсть собирать гербарии, коллекции насекомых, а позднее и менее невинная страсть к охоте, кото­рая, впрочем, увлекала более всего тем, что давала возмож­ность быть среди природы, слушать крик болотного коростеля, водяной курочки, заунывный голос иволги, кудахтанье тете­ревов. Все это со временем отпало, но оставило неизгладимую любовь к естествознанию. Эти условия вовлекли Бехтерева еще в гимназии в чтение книг по естествоведению и на­укам, над которыми он просиживал целые ночи. Большую службу в этом отношении ему сослужила Вятская публичная би­блиотека, богато снабженная книгами естественнонаучного содержания. Не было сколько-нибудь известной популярной книги по естество­знанию в каталоге библиотеки, которая бы, не побывала в его руках и не была более или менее основательно про­штудирована с соответствующими выписками. А такие книги того времени как Писарева, Порту-галона, Добролюбова, Дрэпера, Шслгуноваи др. прочитыва­лись с увлечением по много раз. Нашумевшая в то время теория Дарвина была предметом самого внима­тельного изучения.

Проходя курсы академии, он интересовался почти всеми предметами, каждым в своем роде, но, дойдя до 4-го курса, остановился на специальности нервных и душевных бо­лезней, которые читались И. М. Балинским и, за его выходом но выслуге лет с 1876 г., временно его замещавшим И. И. Мержеевским, впоследствии профес­сором психиатрии в академии. Эта специальность ему каза­лась из всех медицинских наук того времени наиболее тесно связанной с общественностью и, кроме того, увлекала вопро­сами о познании личности, связанными с глубокими философ­скими и политическими проблемами, и это решило его выбор.

Начав заниматься по нервным и душевным болезням, вскоре он убедился, что анатомо-физиологическая база этой важнейшей отрасли медицины до чрезвычайности не разработана, и что развитие учения о нервно-психиче­ских болезнях не может осуществляться без выяснения во­просов, связанных со строением и функциями мозга. С самого же начала он занялся изучением мозга и вообще принялся за разработку вопросов, связан­ных с его строением и функциями.

В 1881 г. Бехтереву удалось блестяще защитить докторскую диссертацию на тему о температуре тела душевнобольных. В том же году дало ему возможность, согласно предложению И. П. Мержеевского, выступить аспирантом на звание приват-доцента по душевным и нервным болезням. По прочтении двух проб­ных лекций в конференции академии, Бехтерев, таким образом еще до командировки за границу успел приобрести знание при­ват-доцента по душевным и нервным болезням.

Будучи отправлен за границу, весной 1884 г., первые несколько недель Бехтерев знакомился в Берлине с постановкой клинического дела но нервным и душевным болезням у луч­ших профессоров того времени (Вестфаль, Мендель и др.), а по физиологии начал было работать у проф. Кропекера в Физиологическом институте знаменитого Дюбуа-Раймонда. Но, посетив затем Лейпциг в течение лета 1884 года, он впервые встретил в лаборатории проф. Флексинга с чрез­вычайно продуктивной методикой исследования проводников мозга на срезах из мозгов человеческих зародышей и мла­денцев.  К  этому   времени  был   только  что  опубликован проф. Вейгортон особый способ окраски мякотных волокон, хорошо их выделяющий на фоне безмякотных волокон в не­развитых мозгах зародышей и младенцев. Это дало Бехтереву мысль широко использовать новый для того времени эмбриологи­ческий метод в целях изучения проводящих путей мозга, о чем он мечтал еще с первого своего шага вступления в клинику нервных и душевных болезней. В силу этого он переселился из Берлина в Лейпциг к проф. Флексигу и засел за изучение мозга но новому, еще не ис­пользованному в то время в достаточной мере, эмбриоло­гическому методу, или методу развития. Несколько месяцев, проведенных им в Лейпциге у творца этого метода проф. Флексига, дали ему богатую научную жатву, а про­должение этих исследований, по возвращении в Рос­сию, дало ему возможность разработать в возможной для того времени полноте строение мозга и изложить резуль­таты своих исследований первоначально кратко, а затем в двухтомном труде под заглавием «Проводящие пути спин­ного и головного мозга». Этот труд, награжденный Российской академией наук премией Бора, явился таким образом оригинальным большим трудом в этой до того времени еще мало разработанной области, который до известной степени завершил первый этан в научной деятель­ности, направленной к изучению строения  мозга.

За границей Бехтерева интересо­вала не одна анатомия мозга, но и гистология и физиологии его центров, чем он занимался ранее. Поэтому в том же Лейпциге он начал занятия в институте знаменитого физио­лога Людвига, работая специально в одном из отделений этого  института лаборатории  проф.  Гауле.   С  другой стороны, его не  мог не интересовать семинарий по экспери­ментальной психологии у не менее известного проф. В. Вуидта, где он стал заниматься в течение зимы 1884-1885 г. Для завершения своей заграничной командировки Бехтерев отпра­вился в Париж к проф. Шарко, где  в старом Сальнетриере он изучал в то время истерию, и где научно устанавливалось им учение о гипнозе.

Бехтерев имел возможность продемонстрировать проф. Шарко свои препараты мозга, изготовленные по эмбриологическому методу, которые заинтересовали знаменитого клинициста новизной метода и ярким выделением проводящих путей. Шарко  тотчас же пригласил к Бехтереву одну из больных клиники и продемон­стрировал на ней особо интересное явление в гипнозе в виде повышений нервно-мышечной возбудимости.

Па обратном пути из Парижа в Россию Бехтерев остановился в Мюнхене для ознакомления с лабораторией и научными до­стижениями известного в то время другого анатома и психи­атра Гуддена, и побывал в Вене для ознакомления с условиями научной работы у старого знатока мозга и ана­тома-психиатра Мейнерта. Вернувшись в Россию, получил на­значение профессора психиатрии в Казанском университете.

Девять лет, проведенных в Казанском университете, сослужили большую роль в  научном отношении. В большой и образцовой для того  времени окружной пси­хиатрической лечебнице,  Бехтерев встретил  огромный  клинический   материал   но душевным болезням,  с другой  стороны, университет дал  ему возможность  устроить в его степах первую для того времени психофизиологическую лабораторию для научных изысканий  в области анатомии, физиологии и экспериментальной психологии. Благодаря этому ему удалось в Казани провести и закончить часть анатомических работ по мозгу и подготовить уже тогда первое издание „Про­водящих путей". Кроме того, в Казани же, Бехтерев был в числе первых из русских ученых,  который вводил в практику гипноз и внушение и написал по этому предмету ряд своих работ. Здесь в Казани образовалась и первая школа его учеников, из которых вышли будущие профессора П. О. Остан­ков, В. И. Воротынский и директоры и врачи больших пси­хиатрических учреждений—д-ра Васильев, Диомидов, Маль­цев, Мейер,  КолотинскнЙ, Реформатский. Благодаря образовавшейся школе, у него явилась возможность учредить при университете Общество невропатологов и психиатров, которое продолжает свою работу и поныне. Здесь же он на­чал издавать журнал „Неврологический Вестник" и выпустил в свет двухтомное издание под заглавием „Нервные болезни в отдельных наблюдениях".

Но особым удовлетворением явилось для Бехтерева моральное единение с молодежью, слу­шавшей его теоретические лекции в здании университета, а клинические в окружной казанской лечебнице. Как это ни странно, но в числе их, быть может, невольным слу­шателем был и знаменитый впоследствии писатель Максим Горький (Пешков), чего он, впрочем, в то время и не подо­зревал, и о чем Горький сам напомнил, спустя долгий срок, уже в период Октябрьской революции. Когда Бехтерев встре­тился с Горьким в Петрограде в послеоктябрьский период, в издательстве у Гржебина, к редакционной кол­легии которого Горький имел тогда близкое отношение, он обра­тился к Бехтереву со словами: «А вы знаете, что я был одним из ваших слушателей?» Он, конечно, удивился и получил ответ: «Это было в Казани, когда к вам ездили студенты на лекции в окружную лечебницу, за город; с ними, и я приезжал в эту лечебницу продавать булки студентам, а когда, бывало, студенты войдут в аудиторию, то я незаметно для других слушал вашу лекцию о больных через щелку двери». Об этом знаменитый писатель упоминает в B книге «Мои университеты».

Про казанский период своей деятельности Бехтерев так был удовлетворен научной работой в провинциальном университете, всегда под­держивавшем научные связи с Петербургом и сжился с лучшими научными представителями его славного своими традициями медицинского факультета, как проф. Виноградов, Н. 0. Ковалевский, И. М. Догель, К. А. Лриштейн, Зайцев и др., что когда его звали в Военно-меди­цинскую академию на кафедру его учителя проф. И. П. Мержеевского, оставившего службу за выслугой лет, то он внутренне запротестовал и вообще обнаружил немало колебаний, пока ему не написали из академии, что дело идет уже не о замещении его кафедры в академии, но и о его заместительстве в Казани. Пришлось, таким образом, ему согласиться.

По приезде в Петербург здесь, прежде всего, пришлось подумать об устройстве самой клиники и о клиническом материале. Правда, в то время была только что вы­строена новая психиатрическая клиника на месте старой, но в ней для лаборатории были отведены три небольших комнаты, и не было еще здания нервной клиники, о постройке которой пришлось хлопотать уже самому Бехтереву.

Но когда все это устроилось, когда расширились лабора­тории, когда были оборудованы соответственным образом анатомическая, физиологическая   и   объективно-психологическая и гиппологическая лаборатории и кабинеты, когда была благоустроена сама психиатрическая клиника с введе­нием в нее гражданских бесплатных больных по выбору профессора, чего ранее не было, когда затем в 1907 г. была выстроена, в связи с психиатрической, образцовая нервная клиника и при ней особое нервно-хирургическое отделение с особой оборудованной операционной, где под его первоначальным руководством стали впервые осуществляться операции над нервными больными не только хирургами, но и невропатологами — его учениками, подготовляя тем новую для того времени область хирургической невропато­логии, — тогда,  клиника достигла апогея своего благоустройства и сделалась важным научным центром в области невропа­тологии.

К этому центру стали стремиться отовсюду врачи, желающие совершенствоваться в области неврологии и пси­хиатрии. Закипела работа как в клинических отделениях, так и в лабораториях клиники. Были периоды, когда научной работой по разным вопросам неврологии, психиатрии и психологии было занято около 40 и более врачей. За время  научной деятельности Бехтерева в академии ему удалось опубли­ковать, в виде сводного сочинении, большой трактат под за­главием «Основы учении о функциях мозга» в 7 выпусках, переведенный на немецкий и французский языки и, сверх того, им был разработан большой клинический мате­риал, давший возможность выпустить в свет «Общую диагностику нервных болезней» (2 тома) в «Невропатологические и пси­хиатрические наблюдения и исследования» (2 выпуска), на ряду с целым рядом  работ, помещаемых  в редактируемых им журналах «Обозрение Психиатрии», «Неврологический Вестник» и других журналах.

Здесь же, в лаборатории клиники, возникла впервые и та научная дисциплина, которая первоначально обозначалась «Объективная психология», и которая затем была переименована им же в рефлексологию, и подход к которой начался еще во время его работ в Казанском университете.

Ряд работ, осуществленных в его лаборатории Бехтеревым и его сотрудниками, дали ему возможность уже с 1907 г. на­чать печатание большого издания под названием «Объективная психология» (три выпуска), а позднее в 1918 г., вышла первым изданием  книга «Общие основы рефлексологии», являющаяся дальнейшим развитием и углублением  первой.

В начале сен­тября 1905 г. Бехтереву пришлось говорить речь на 2-м съезде психиатров в Киеве «Об условиях развития личности». В заключение он призвал к новой светлой жизни заклю­чительным возгласом лермонтовского стиха: «Отворите ему темницу, дайте ему сиянье дня». Ему была устроена шум­ная овация. Он был даже вынесен на руках из зала на улицу и посажен в экипаж. По окончании его речи в огромной зале начался импровизированный митинг. В зал введена была полиция по распоряжению киевского градоначальника Клейгельса, причем произошли в том же зале аресты, еще более подлившие масла в огонь. Бедному профессору И. А. Сикорскому, как председателю организацион­ного комитета, человеку правых убеждений, пришлось пе­режить много волнений и иметь немало неприятностей, но, благодаря близкому знакомству с самим Клейгельсом, ему удалось добиться освобождения арестованных на съезде, после некоторого перерыва, мог продолжаться. В период революции 1905 г. неожиданно умер начальник Военно-медицинской академии—Тараиецкий и, таким образом, место начальника академии оказался свободным. Конференция академии, вопреки желанию Бехтерева, вверила ему путем из­брания должность начальника академии, которая в течение зимы 1905—-1906 г. потребовала от него большого напряжения. От Бехтерева требовалось провести академию, как учреждение военного ведомства, «благополуч­но» сквозь бурю и натиск революции. Вскоре министр Редигер сменился бездарным Сухомлиновым. С его воцарением начались уже тяжелые события в академии.

В 1913 г. профессура в академии неожиданно для Бехтерева, прерывается. Дело обыкновенно происходило из-за студенческих сходок, преду­преждать которые обязаны были штаб-офицеры академии, по которые в этом, конечно, были совершенно бессильны и, удо­влетворяясь своим положением, готовы были всегда сваливать на профессоров свою ответственность. Так случалось и со мной неоднократно из-за сходок, происхо­дивших в аудитории клиники душевных и нервных болез­ней. По поводу этого приходилось даже вести неприятные разговоры с министром Сухомлиновым, который в отношении управления академией являлся совершенно безграмотным. Такие обстоятельства повлияли на уход Бехтерева из академии.

Еще одно важное обстоятельство, ко­торое повлияло на его выход из академии, это—создание им же Психоневрологического института. Его возникнове­ние и создание, с одной стороны, явилось для него глубоким нравственным удовлетворением, с другой стороны, сдела­лось предметом неодобрительного по разным мотивам от­ношения со стороны некоторой группы профессоров, чего нельзя было не предвидеть и заранее. Само собой разумеется, что, когда стало вырастать это учреждение, создаваемое исключительно на собранные им средства в виде пожерт­вований с разных сторон, то власти постепенно перешли от доверия к недоверию, что было, конечно, неизбежно с развитием новой высшей школы, выросшей в целый университет. Дело в том, что, хотя задачи, обозначенные в его уставе сами по себе говорили о чем то новом и инте­ресном, но когда учреждение стало оформляться не только в ученое учреждение, но и в высшее учебное заведение с но­вым внутренним строем, с новыми заданиями и совершенно новым направлением в виде «Вольной высшей школы», то оно, естественно, явилось у власть имущих настоящим бельмом в глазу. И так как в самой академии, даже в среде сту­дентов, в связи с общей правительственной реакцией, начала выявляться партия из состава «союза истиннорусских лю­дей», за Бехтеревым стали следить, сколько он замечал и «союз­ники» из студентов и штаб-офицеры, появлявшиеся с не­ожиданной аккуратностью на его лекциях, чего раньше почти не бывало.

Хотя о его выходе из академии много говорила в свое время печать, но для него это событие не представляло того морального ущерба, как это могло казаться другим, и он успокаивался на мысли продолжать про­фессорскую деятельность  по гражданскому учреждению — Женскому медицинскому институту, где он одновременно состоял профессором нервных и душевных болезней. Он также рассчитывал уделять больше времени для работы в созданном по его инициативе Психоневрологическом институте. К сожалению, и перспектива на Женский медицинский институт скоро исчезла по независящим от него обстоятель­ствам. Дело в том, что через год по выходе из академии наступил 35-летний срок его учебной службы и по Жен­скому медицинскому институту, и хотя совет института ходатайствовал об оставлении его на дальнейший срок на той же кафедре, но министр Кассо не принял хода­тайства.

Несколько позднее внезапная смерть его же ученика проф. Л. Ф. Лазурского, читавшего в Женском медицинском институте курс экспе­риментальной психологии, дала возможность Бехтереву продол­жать профессорскую деятельность в Медицинском инсти­туте, но уже по объективной психологии или рефлексологии. Этого ему было уже более чем достаточно, потому что ему приходи­лось читать еще курс психиатрии и нервных болезней, и курс рефлексологии в Гимназии, и затем еще курс рефлексо­логии в  Пед. вуз.

Психо­неврологический институт

Что касается деятельности Бехтерева в роли президента Психо­неврологического института то и она вскоре временно прервалась по милости того же Кассо. История возникно­вения и развития Психоневрологического института, на­чинается с 1903 г., когда Бехтеревым было впервые внесено пред­ложение об учреждении такого института, в руководимое им, как председателем, Русское общество нормальной и патологической  психологии, сама  по себе представляет много поучительного и принимая во внимание условия того времени, почти сказочного. Прежде всего необходимо было найти средства для приобретения земли, построек и их оборудования. К счастью, средства стали быстро притекать, благодаря откликавшимся на дело просвещения многим из его пациентов или их родственников и знакомых и суб­сидиям, выдаваемым сверх того в правительственными орга­нами по отдельным представлениям института. Земля же была отведена в количество многих десятин из кабинетских зе­мель. Таким образом, через 4 года, после начала курсов института, Бехтерев уже мог перенести их в собственное здание. Здесь он с толкнулся с некоторыми трудностями, с которыми связано в царский период проведение такой крупной по размерам вольной школы, превратившейся затем в частный Петербургский университет. Уже министр Шварц, изгнавший из уни­верситетов женщин, вошедших туда с 1905 г., стал шибко ко­ситься на институт Бехтерева за то, что на его глазах начались его курсы в помещении тогда уже закрытых, бывших ранее опальными, курсов Лесгафта, и, с другой стороны, за то, что на курсы было допущено огромное количество женщин на ряду с мужчинами. Еще было то, что он допустил в стены выс­шей школы без всяких ограничений и слушателей угнетен­ной в то время еврейской национальности и допустили прием не одних классиков, но и семинаристов и окончивших реаль­ное образование. Не меньшим злом в глазах министра яви­лось то обстоятельство, что Бехтерев ввел предварительный курс общего образования, за которым уже  следовали специальные факультеты. Но еще более удручало министра то обстоятельство, что в профессора института избирались наиболее прогрессивные ученые и в то же время крупные научные силы, как проф. П. Ф. Лесгафт, м. М. Ковалевский, Е. В. Де-Роберти, Бодуэн де Куртене, Н. Л. Карасев, Андреев, Лучиикий и др. Наконец, и некото­рые научные дисциплины, введенные в курс института, не были по сердцу министру. Между прочим, в числе предметов общего высшего образования в наш устав проскользнула и социология. Последнюю, по его предложению, взял на себя читать социолог и член по избранию госу­дарственного совета М. М. Ковалевский и не менее авторитетный ученый Е. В. Де-Роберти. И тот, и дру­гой тогда почти только что вернулись из Парижа, где состояли профессорами бывшей Вольной высшей школы. И вот, когда при одном случае в кабинете Шварца слу­чайно зашел вопрос о читаемом в институте курсе социологии, министр не выдержал и с раздраженном произнес: «какая может быть там социология. Такой науки нет, а если что и есть, то лишь одна болтовня».[1]

Особенно недоброжелательное отношение Шварца к ин­ституту проявилось и в вопросе о льготах по воинской повинности слушателям института. Бехтереву, как президенту института, пришлось первоначально докладывать этот вопрос устно. Министра он застал врасплох, на пути в ка­бинет. Бехтерев получил от него ответ, что он не находит препятствий к предоставлению льгот по воинской повинности студентам. Эта весть, благо­приятная для слушателей института, как молния распростра­нилась по институту и возбудила, конечно, большое удовлетворение среди молодежи. Но каково было удивление, когда при представлении соответствующей бумаги по этому вопросу он встретил с его стороны категорическое «нет», причем Шварц даже стал отрицать, что он выразил готовность дать выше­указанные льготы. Но удалось достичь только того чтобы льготы были предоставлены одним классикам. С этим помириться, конечно, было нельзя, потому что большинство слушателей как раз были не классиками, а реалистами, и предоставление же льгот по воинской повинности боль­шинству студентов было равносильно закрытию учебного заве­дения. Бехтереву пришлось, поэтому ходатайствовать перед мини­стерством внутренних дел, где он встретил, особенно со стороны заведующего соответствующим департаментом Куколь-Яснопольского, самое теплое отношение. Ему самому было пред­ложено составить возражение на бумагу Шварца в письменной форме для того, чтобы дать ее на подпись министру Столыпину. Бумага с возражениями была подписана Столыпиным. В результате ходатайство увенчалось успехом, и Шварцу пришлось сдать­ся под влиянием предписания министра внутренних дел — тогдашнего премьера.

Когда Шварц ушел из министерства, Бехтерев, предполагал, что последует просветление в мини­стерстве народного просвещения. Но назначение А. А. Кассо всех разочаровало, потому что мини­стерский пресс обещал быть еще более суровым. Между прочим, один инцидент в глазах нового министра получил особое значение. Этот инцидент разыгрался на 1-м съезде психиатров в Москве. Как раз по какому-то поводу к этому времени был не утвержден к дальнейшему служению министром Кассо московский психиатр проф. Сербский. Ему предстояло, говорить речь на 1-м публичном заседании съезда, имевшем место в одной из аудиторий университета. Научные съезды того времени подлежали особому контролю со стороны администрации. Поэтому в первом же ряду прямо против организационного бюро, открывавшего съезд, воссел помощник градоначаль­ника, небезызвестный Строев, человек, особен­но ревностный к полицейской службе. Рядом с ним сел, его приятель из охранки с университетским кан­дидатским значком. Речь Сербского, полная своеобразных и резких выпадов в адрес Кассо, продолжалась недолго. Уже в самом начале его речи в словах Сербского послышалась недопустимая по тому времени игра слов, выразившаяся во фразе, что он, Сербский, высказывает пожелание, чтобы такие глупые случаи, относящиеся к своевольному удалению министром профессоров, более не повторялись. Строев не выдержал, сорвался с места и заявил, что он не может более позволить продолжение речи. В зале произошел шум и, таким образом, съезд был приоста­новлен распоряжением власти.

Нечего говорить, что это событие вызвало большую сен­сацию во всей Москве, ведь никто не подозревал, что совер­шенно специальный и сравнительно небольшой съезд может оказаться государственно-опасным собранием. Это обстоятельство вызвало, в свою очередь, напряженную атмосферу в публике, заинтересованных съездом. Через три дня пришло известие из Петербурга, что съезд продолжать разрешено, но, конечно, под сугубым контролем администрации. Новое публичное заседание открывается уже в скромной аудитории университета, а в огромном зале университета Шанявского. Бехтереву пришлось говорить первому. Против него в первом ряду сидел Строев со своим соседом из охранки. Его речь относилась к самоубийству и возможной борьбе с ним. Речь была основана, по отношению к школьным самоубийствам, на материале, собранном офи­циальным лицом того же министерства, тогдашним сани­тарным инспектором министерства народного просвещения проф. Хлопиным и опубликованном им в отдельной работе. По содержанию его речь касалась мрачного пред­мета и указывала на тяжелую действительность того вре­мени, в виду бывших в то время массовых самоубийств, осо­бенно среди рабочего класса, вследствие тяжелых экономических условий и правительственной репрессии, и, частью, даже среди школьников, но тем не менее речь заканчива­лась оптимистическим аккордом и бодрящим стихом несмотря ни на что. Но это не понравилось для контролирующего уха. Сама  речь  однако  была выслушана без остановки. Публика встретила ее длительными аплодисментами. После речи объявлен был перерыв. Все обстояло, казалось, благо­получно. Во время перерыва  Строев попросил Бехтерева дать пересмотреть ему его рукопись, но Бехтерев отказался. Тогда Строев сказал, что в таком случае он немедленно доложит градоначальнику по телефону

Это маленькое происшествие от­разилось на Бехтереве, как президенте Психоневрологического института далеко не благоприятно. Дело в том, что Строев через московского градоначальника сделал донос по двум линиям: — министру внутренних дел и министру народного просвещения, в котором он указывал на противоправитель­ственное содержание его речи и на недопустимые будто бы по содержанию его стихи, которыми заканчивалась речь. Министр внутренних дел, по-видимому, достаточно привык к разным выпадам по адресу высших властей и потому ни­как не отреагировал. Что же касается министра Кассо, то при первом же докладе ему о постройке нервно-хирургической клиники в нашем инсти­туте, он с первого же слова, отложив доклад в сторону, за­явил: «Ну, это мы обсудим потом, а теперь вы лучше мне скажите, что вы говорили в речи, произнесенной в Москве на психиатрическом съезде». [2]Бехтерев должен был разъяснить, что его речь была в общем лояльная по содержанию, в поли­тическом же отношении ничего не представляла особенного, что же касается школьных самоубийств, то он пользовался официальными данными министерства. На все это Кассо сказал: «Ну, вы дадите мне письменный ответ по этому предмету». Возвратившись домой, он по­лучаю письмо за подписью Кассо, в котором он просит сообщить, что он говорил на съезде в Москве в своей речи по отношению самоубийств. Вопрос как будто бы не касался министра или министерства, но, очевидно, он подразумевается. На запрос он дал соответствующий ответ с приложением многих газетных вырезок, в котором передавалось содержа­ние речи достаточно подробно. Этот ответ однако не удо­влетворил министра. Последовал новый запрос дать более детальное объяснение, в котором требовалось привести и за­ключительные стихи. Пришлось и это исполнить.

Вскоре совет Психоневрологического института дол­жен был  представить, согласно уставу, переизбрание на должность президента на новые пять лет. Министр Бехтерева не утвердил президентом, и притом без всяких моти­вов, хотя переизбрание это было единогласным, к тому же должность президента с самого основания института не оплачивалась, а сам институт содержался на частные средства.

Кассо возымел намерение закрыть Психоневро­логический институт, а для начала,  он признал необходи­мым «снять его главу». Чем вызвано было это намере­ние, сказать трудно, но можно только догадываться. Дело в том, что в докладе Санкт-Петер­бургского градоначальника Драчевского по поводу студен­ческих беспорядков в Петербурге, что на первом месте стоит Петербургский университет, затем следует Психоневрологический институт с его левой профессурой, и затем следовало подробное изложение студенческих демонстраций и протестов. Был поставлен запрос об институте: «Какая польза от этого института России?».

Однако при обмене мнений по этому предмету было вы­сказано, что так как институт привлек в свои стены огромное число учащейся молодежи (в то время числилось на всех факультетах института около 8000 слушате­лей), то но тактическим соображениям закрывать институт неудобно, а во власти министра представить новый устав института и вообще так его преобразовать, чтобы в нем все было согласовано с интересами министерства.

В результате совет института получил предписание ми­нистра Кассо представить новый проект устава. Получив эту бумагу, в совете поручили выработку устава комис­сии. Комиссия, проработав несколько месяцев, передала проект устава в совет; последний найдя в нем что-то, что надлежало изменить, передал его для доработки в ту же ко­миссию. Та же процедура повторилась еще и еще раз. Время таким образом шло. Запросы шли за запросами. Наконец, проект устава был представлен. Министр его забраковал и, вместо того, чтобы сделать те или другие указания совету о неудовлетвори­тельности каких - либо пунктов проекта, поручил со­ставление устава департаменту народного просвещения, в лице П. О. Камчатова. Проект устава был им изго­товлен и показан Бехтереву в министерстве. Бехтерев заявил, что  он на себя ответственности за него не берет и предложил про­смотреть его вместе с деканатом. Условились со­браться на квартире у Бехтерева на Каменном Острове. Здесь проект был рассмотрен в его присутствии и всех дека­нов и с участием составителей проекта. Были внесены те или другие поправки, и дело сладилось. Но  проведение  будущего устава, в котором значилось, что Психоневрологиче­ский институт имеет в себе частный университет, а слушатели, по окончании получают все права лиц, окончивших государ­ственные университеты, выпало уже на долю преемника Кас­се — министра Игнатьева, потому что Кассо по возвращении из-за границы во время уже начавшейся воины, где он был опознан и избит, сильно занемог, а затем у него был обнаружен рак прямой кишки, и он вскоре умер.

С назначением Кульчицкого попечителей петербургского округа, было произведено подробное обследование института на предмет выяснения—может ли институт отвечать требо­ваниям университетского преподавания. Результаты этого обследования, в котором участвовал и сам Кульчицкий, оказались вполне благоприятными. Кульчицкий отозвался, что институт по оборудованию не уступает любому провин­циальному университету. Преподавание оказалось также на соответствующей высоте. В результате, новый устав был утвержден министром, и Бехтерев был восстановлен в должности президента. При гр. Игнатьеве институт прожил благопо­лучно, хотя в нем бывали, как всегда, бурные студенческие сходки, но когда сменил его Кульчицкий, институт не переставал бурлить, и при том еще в большей, против прежнего, степени, то пред самой революцией (за 3 дня) было сделано распоряжение министром Кульчицким о за­крытии института. Это предписание до самого института не дошло, так как наступили дни Февральской революции, и царские министры были арестованы. Инсти­тут был спасен от гибели.

Тяжелые годы в России

Но нельзя скрыть того, что впервые годы Октябрьской революции научная деятельность в означенных учрежде­ниях, и в том числе, лично деятельность Бехтерева, затруднялись в невероятной степени по причине тяжелых материальных условий, особенно в период голода и военного коммунизма, при отсутствии света в домах и в учреждениях, при неве­роятном иногда холоде.

Многие ученые, как известно, бежали за границу. И Бехтереву, конечно, представлялись разные возможности переезда за границу; но он ничуть не завидовал тем, которые предпочли заграницу своему дому, хотя ему вместе с семьей приходилось в голодные годы питаться нередко лишь рисом и ржавой селедкой или воблой. Однако, другим прихо­дилось в это время еще хуже, ибо, как известно, вымирали от голода даже целые больницы и гибло от голода неисчи­слимое количество рабочих и крестьян. Бехтереву же помогал Дом ученых, организованный по инициативе В. И. Ленина и М. Горького.

В своих научных учреждениях он видел за эти тяжелые годы немало нестойких лиц даже среди своих ближайших уче­ников. Эти колебания морального свойства не могли не отразиться пагубно на правильном ведении научной работы. Нужно было во что бы то ни стало поддержать колеблющихся, и он воспользовался случаем для этой цели, когда ему  пришлось делать доклад в публичном заседании конференции Института по изучению мозга в январе 1919 г., на тему «Основные задачи рефлексологии физического труда». В заключение доклада он высказал свои мысли следующим образом: «На переломе истории нельзя стоять на перепутье и ждать, — нужна воля к действию к строительству и созидательной работе, и для нас, научных деятелей, которые всегда отдавали свои силы на служение человечеству, не должно быть колебаний. Мы должны отдавать себе отчет, будем ли мы с народом, кото­рый, завоевав себе свободу, хочет строить свое будущее сам и зовет нас соучаствовать в этом строительстве. Может ли быть сомнение в ответе на этот вопрос? Мы поэтому должны стремиться к тому, чтобы сократить, по возможно­сти, время разрухи, отдавая всю сумму наших знаний и все уменье на созидательную работу в настоящих условиях страны и на пользу народа. В этом отношении и новое учреждение — Институт по изучению мозга и психической деятельности—при своем развитии может дать новой моло­дой России то, чего не могли дать научные учреждения в прежнее время, и это потому, что теперь народ, почув­ствовав себя свободным, проявляет необычайную жажду знаний, которая открывает широкие перспективы не только в строительстве государственной и социальном, но и в стро­ительстве научного характера».[3]

И он не ошибся. Речь была одобрена собранием, и он мог с удовлетворением сказать, что сотрудники Психо­неврологической академии и Института по изучению мозга с тех пор заняли правильный курс в своем отношении к обшей атмосфере и к советской власти и вели, в меру возмож­ности, каждый для себя свою научную работу, прилагая к ней при тяжелейших условиях максимум энергии. Об этом свидетельствуют и издававшиеся журналы и сборники при его участии, как редактора, как, например «Вопросы изу­чения и воспитания личности», «Вестник Воспитания» «Опросы психофизиологии и рефлексо­логии труда «Обо­зрение психиатрии, неврологии и рефлексологии», «Новое в рефлексологии и физиологии нервной системы», «Вопросы изучения труда», «Рефлексология труда» и др.

Видеть и переживать спокойно и безропотно тысячи жертв, он не мог, и ему простой инстинкт подсказал сделать по­этому предмету публичное выступление, написав в газеты обращение к врачам всего мира с просьбой протестовать печатно и устно против неслыханного злодеяния «цивилизованных» стран в виде заведомого и массового убийства наших граждан, особенно ни в чем неповинных детей и немощных инвалидов, — убийства, которым мы обязаны бло­каде нашей страны. Это был крик, вырвавшийся у его не­вольно, как по рефлексу, которому он не придал даже особен­ного значения, но которому было придано значение помимо него. Его обращение было опубликовано 1 января 1920 года во многих газетах и передано по радио за границу.

В этом протесте, о котором он ни с кем не советовался, он видел лишь, моральное удовлетворение  для самого   себя,   но   впоследствии он узнал, что он не одинок. В то время уже велись переговоры о снятии «блокады» для чего Литвинов пребывал тогда в Дании. В иностранной печати устами бывших   наших министров только   и  заявлялось, что надо во что бы то ни стало душить большевиков,  а вместе с ними,  очевидно и всех   оставшихся в Советской стране. Его голос явился из самой Советской России и прозвучал в ином тоне. Через две, приблизительно, недели из-за границы в наших газетах появилось известие, что блокада снимается. В действительности оказалось, что это было лишь теоретическое заявление, практически же блокада продолжалась еще некоторое время.

Надо заметить, что этот его протест против блокады далеко не послужил ему на пользу. Эмигрантщина его громила вовсю, заявляя о его принадлежности к большевизму.

Отъезд ученых за границу, ему казался, несмотря ни на что, столь тяжелым для страны и катастрофически опасным явлением, что когда впервые организованная молодежь напечатала в газетах призыв о желательном возвращении русских ученых из-за границы, он не выдержал и признал необходимым особым письмом в газеты поддержать этот призыв о возвращении ученых для создания в стране но­ной культуры.

Ученые учреждения постепенно начи­нали оживать и мало-помалу в течение нескольких послед­них лет, ученые Советской России, под прекрасным ло­зунгом «смычка науки и труда», стали нести, быть может, кропотливую, но, действительно, научную работу, которая открывает для будущего расцвета Советской России неисчи­слимые горизонты  и перспективы.

Уже много лет, как он был и лишен избранием его в Ленинградский Совет рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, где работаю секции по образованию.

В числе тех мер, которые им были предложены в этой секции, в целях скорей­шей ликвидации безграмотности в нашей стране, Инсти­тута передвижных школ, в виде так называемых бродячих учителей. В виду бездо­рожья и редкости населения, эта мера, как временная, должна иметь особое значение по насаждению грамотно­сти в населении.

Из других мероприятий укажу также на мое предложение ввести такой же Институт бродячих агрономов или, вернее, сельскохозяйственных учителей, которые бы переходили, для соответствующих указаний по сельскому хозяйству, из де­ревни в деревню и давали бы нашему крестьянину на месте, т.е. на его поле, соответственные указания.

Наконец, устройство площадок по физическому образованию в деревнях при недостатке отпускаемых средств могло бы быть осуществлено при посредстве таких же бро­дячих учителей физкультуры, которые, организовав под своим руководством группы молодежи из физкультурников, могли бы затем переходить в другую деревню, для той же цели, из этой—в третью и т. д.

В отношении воспитания

В интересах будущих поколений, его мысли были высказаны еще в докладе «О социально-трудовом воспитании», произнесенном на съезде по экспериментальной педагогике. В этом докладе он говорил в заключительной части:

«Вообще необходимо всемерно развивать в детях, наряду с инициативой, стремление к деятельности на общую пользу в форме совместного труда, тогда как все, что приводит к розни между людьми, должно быть совершенно и отовсюду изгоняемо. В виде основного условия такого воспитания необходимо образование среди детей общинного начала. Необходимо, чтобы вместе с этим социальность и право, а равно и чувство гражданского долга вкоренилось в буду­щего человека на подобие инстинкта, чтобы блага общества всегда им ставились выше своих личных выгод, чтобы он сделался всегдашним ревнителем общественных интересов и защитником их везде и всюду, чтобы его всегдашним идеалом была возможная помощь общественному делу, «клонящемуся к общему благу. И не одна только помощь ближним, как основа гуманности, должна быть лозунгом социально-трудового воспи­тания, но, главным образом, помощь социальному целому, причем общечеловеческие идеалы должны быть признаваемы высшим достижением морали. Иными словами, нужно забо­титься о таком социально-трудовом воспитании, которое создавало бы из человека истинного гражданина-демократа и в то же время закаляло бы его энергию для обществен­ной деятельности, уравнивало бы всех необходимостью трудиться на общую пользу, в меру их сил и способностей, и которое развивало бы в человеке социальные инстинкты, вкореняя их с самого детства».[4]

«Социально-трудовое воспитание должно подготовить в бу­дущем новый тип социальной личности с полным сознанием гражданских прав и обязанностей, который понесет впереди себя знамя единства, свободы и равенства между всеми людьми и явится хранителем лучших основ граждан­ственности, свободы и братства. Служению обществу должно сделаться своего рода рели­гией школьного воспитания. Оно должно чувствоваться детьми даже не как должное, а как необходимое и неизбежное, как внутренняя потребность, как оправдание своего бытия».[5]

Лучшая религии с его точки зрении есть религии социального героизма в смысле социальной жертвенности, о чем  Бехтерев писал в статье: «Бессмертие человеческой личности как научная проблема».

Это была речь, произнесенная в Психоневрологическом института и напечатанная в «Вест­нике Знания» в 1916 г., где он бессмертие рассматривал, не в религиозном смысле, а в смысле социального бессмертия.

Ему кажется даже, что пропаганду социального героизма следовало бы ввести в воспитание детей и юношества. Это и осуществлялось под его руководством сотрудни­ками Воспитательно-Клинического института, где дети по­свящали вечера (по одному разу в неделю рассказам в до­ступной детскому уму форме о тех или других деятелях, прео­долевавших жизненные препятствия к достижению социально-полезных целей, например, о Ленине, Спартаке, Колумбе, Линкольне и др. Такие рассказы, с демонстрациями в фонаре, дети слушали с напряженный вниманием, без конца затем обсуждали предмет беседы и прорабатывали ее последую­щей   инсценировкой.

Далекий от всякой политики, он стоял (как ученый, а не политик) на общечеловеческой платформе, и потому он искал идеологического выхода из старых форм жизни, в  целях создания новых ее форм, связанных с раскрепощением на­родов и устранением эксплуатации одной нацией над другой и угнетения одним человеком другого. Поэтому, в на­чале мировой войны в публичной речи он высказал свои мысли против войны, как мог по тогдашнему времени, когда то и дело в речах различных ораторов слышались отзвуки старого гимна «Гром победы, раздавайся». Речь эта была напечатана затем в «Вестнике Знания» в 1915 г. под заглавием «Лев Толстой и единение народов». В этой речи Бехтерев, говорил: «Мне представляется на­стоящая война в виде тяжелого кризиса всей вообще со­временной цивилизации, отрицательные стороны которой так бичевал Л. И. Толстой».[6] И разве на самом деле можно оправдывать существование такой цивилизации, при кото­рой человеческий ум изощряется более всего в изобретении смертоносных орудий, когда он весь напрягается в целях сокрушения врагов, которых он завтра назовет своими братьями? Приводя затем миролюбивую речь пастора Лимбаха, он говорил, что истинное еди­нение народов возможно только при обновлении жи­зненных условий, при разоружении народов, при новых социальных реформах и при новом укладе международ­ных отношений. Тем не менее, человечество должно, обязано найти после этой войны новые пути к достижению идеалов мирной, братской жизни, должно отрешиться от ста­рых жизненных норм. Для этой цели, считал Бехтерев, надо получить прежде всего право на жизнь и раз­витие не порабощенные культурный народы Европы. Это первая прочная основная причина мира, которая должна быть в результате войны.

Вторая основная причина истинного мира должна заклю­чаться в разоружении народов до той степени, чтобы была возможность обеспечить лишь внутреннее спокойствие государств. «Не должно быть также деления народов внутри страны на господ и париев или гонимых, ибо все одинаково несут свои обязанности по отношению к госу­дарству и его защите».[7]

Общественная деятельность

Время пребывания в академии было временем бур­ных студенческих волнений. То и дело были студенческие сходки, «студенческие беспорядки» но тогдашней термино­логии, демонстрации. Но еще во время его студенчества некоторая его часть направилась на фабрики для политической пропаганды и, объединившись с рабочими на определенной платформе против тогдашней власти, устроила знаменитую демонстра­цию па Казанской площади 6 декабря 1876 г. Как известно, ото было первое выступление интеллигентной молодежи с рабочим классом, и, само собой разумеется, выступление было организовано не иначе, как по инициативе револю­ционной интеллигенции. В этом отношении Бехтеревв корне рас­ходился с Плехановым, у который утверждал: «В Чернышевской демонстрации (т.-е. в похоронной демонстрации заму­ченного в тюрьме студента Чернышева, Авт.) рабочие не принимали участия... И вот рабочим захотелось сде­лать свою демонстрацию, и притом" такую, которая своим резко революционным характером совершенно затемнила бы демонстрацию интеллигентов».

Прежде всего, в Чернышевскую демонстрацию студенчество помогло привлечь к участию рабочих просто потому, что за­мученный студент взбудоражил умы студенчества, а времени было недостаточно, чтобы организовать еще и рабочую демонстрацию. Другое дело — казанская демонстрация, для подготовки которой было достаточно времени, и на которой впервые приняли участие рабочие вместе со студенчеством.

Но   можно   ли   допустить,   что   рабочим   захотелось 1 устроить свою демонстрацию,— выходить, как будто, в виде компенсации за неучастие в Чернышевской демонстрации. Конечно, нет. Очевидно, Плеханов упустил из виду закон эволюции, которому подлежало и народничество. Несмотря на первоначальную идеологию народничества в сторону подпи­тия крестьянства, в последующее время внимание революци­онной интеллигенции, несомненно, направилось и на рабочую массу, среди которой в 70-х годах, главным образом, револю­ционным студенчеством, в том числе и вашими товарищами по академии, была поведена усиленная пропаганда. В си­лу этого на казанскую демонстрацию, состоявшую в боль­шинство из студенчества, откликнулся и рабочий класс, хотя и в меньшинстве, всего 200—250 человек, но так, как предполагалось, но во всяком случае не потому, что будто бы (по утверждению Плеханова) «рабочим захоте­лось устроить свою демонстрацию особо». На казанской демонстрации студенчество играло руководящую роль, гово­рило зажигательные речи, выкидывало над головами толпы революционные лозунги на красных пузырях, взвивавшихся кверху в разных местах сплотившейся толпы. Не отставали от студенчества и рабочие ни в речах, ни в действиях. Рабочий Яков Потапов, поднятый на руках, развернул перед толпой знамя с надписью «Земля и Воля» при шум­ной овации всей толпы.

Но вся эта бурность студенческой жизни, постоянная тревога за возможность подпасть под действие политической репрессии со стороны зоркого ока власти, хотя и затрудняла прохождение курсов, но все же не отстранила меня от за­нятий в академии, которым он отдавался всегда с жаром в свободное  время. Какой-то счастливый рок спас меня от ареста и других последствий суровой Немезиды, которые постигли многих из моих сородичей и ближайших товарищей. Как раз незадолго до ареста многих из моих сородичей и товарищей по курсу, в конце 1873 года, я заболел тяжелой неврастенией и был помещен в клинику проф. Валннского, но вскоре оправился.

В положении начинающего врача, вынужденного искать заработок помимо своей службы, да еще готовящегося к дальнейшей научной работе, довольно трудно было уде­лять время общественной деятельности, которая к тому же для того времени могла сводиться к революционному подполью; но все же, помимо научных работ от­давал то или другое время и интересам вновь обостри­вшейся тогда, после жестокой репрессии, связанной с по­давлением народничества, революционной общественности. Чаще всего на своих скромных врачебных приемах ему приходилось встречаться с людьми, которые, стоя ближе к жизни, могли в приятельской беседе осведомлять его о положении общественной жизни и за этими разговорами, бывало, засиживался многими часами. Во время одной из бесед на врачебном приеме он разговорился с одним из хорошо знакомых пациентов о «священной дружине», и пациент под большим секретом рассказал, что циркулировавший в сферах слух об особом постановлении «священной дружины» насчет убийства за границей опасного анархиста Кропоткина, бегство ко­торого из-под стражи Николаевского госпитали явилось в свое время в буквальном смысле слова ошеломляюще-сенсационным событием.

Между тем, на его лекциях ему прихо­дилось часто возвращаться к вопросу о причинах нервных и душевных болезней и в этих лекциях неизбежно было резко отзываться о насаждении алкоголизма в стране, о капиталистическом строе, как современном зле и основной причине нестроения нашей страны, и о приводящем к вы­рождению бедственном положении низших слоев населения (рабочих, крестьянства), как основных причинах распростра­нения нервных и душевных болезней. Вопроса о капиталистическом строе ему приходилось касаться и в публичных выступлениях, что не могло не обращать на себя внимания. «Капиталистический строй — вот основное зло нашего времени и мы должны всемер­но заботиться о достижении других, более возвышенных норм нашей общественности; на место капитала мы должны выдвинуть на первый план здоровый труд и служение истине и добру»[8] — говорил он в одной из лекций. По вопросу об алкого­лизме, в свою очередь, ему приходилось выступать, не щадя тогдашнего спаивающего свой народ правительства.

Заключение

Бехтерев был великим человеком. Его вклад в науку и огромен. После себя он оставил созданный им фундамент будущей психологии, психиатрии и неврологии. Его многие достижения в науке до сих пор остаются актуальными. Бехтерев занимал не только наукой, но и участвовал в общественной  жизни того времени, ему была не безразлична та страна и те люди в которые в ней  жили. Он является хорошим примером ученого, который не бросил свое отечество в трудную минуту, а пережил все те страшные события в нашей стране.

Список литературы: